Филип Сеймур Хоффман

Актер, 42 года, Нью-Йорк


Наверное, я никудышный актер. Ведь я даже не знаю, что сложнее: сказать «да» или сказать «нет».


Никогда не думал, что начну сниматься в кино. Мне всегда казалось, что я буду полжизни нарезать сэндвичи в дешевой забегаловке, а потом женюсь на какой-нибудь толстой дуре с обвисшими сиськами.


Я стал актером случайно. Я всерьез занимался борьбой, а потом здорово повредил себе шею. С борьбой было покончено. Я уже собрался переметнуться в бейсбол и тут вдруг влюбился в одну девчонку. Нужно было чем-то поразить ее, и я подумал: «Может, стать актером?» Помню, в тут ночь я спросил у Бога: «Господи, можно я наплюю на бейсбол? Ведь я так люблю эту девчонку». Я не услышал ответа, но, судя по всему, он сказал «да».


Меня действительно так зовут: Филип Сеймур Хоффман. Обычно меня раздражает, когда люди используют свое второе имя. Мне это кажется очень претенциозным. Но это не мой случай. Просто на тот момент, когда я оказался в кино, в мире уже существовал один актер по имени Филип Хоффман, а два Филипа Хоффмана – это уже слишком. Так что мне пришлось добавить Сеймур.


А ведь я немного выше, чем всем кажется.


Многие люди за глаза называют меня толстяком. Другие говорят, что я коротыш. Кто-то пишет, что мое лицо напоминает тесто, а волосы – паклю. Но послушайте, я же довольно привлекательный чувак. Только почему-то никому не приходит в голову описывать меня с привлекательной стороны. Я все жду, что кто-нибудь напишет про меня, что я симпатичный. Или интересный. Но ни хрена, все молчат. С другой стороны, наверное, я должен быть благодарен за то, что жирным ублюдком меня все-таки тоже не называют.


Мне нравится, что мое тело и мой внешний вид позволяют мне играть именно того, кого мне больше всего интересно – любого человека.


Я действительно очень хотел сыграть в «Большом Лебовски», но перед этим я долго думал: это же, черт возьми, братья Коэны, и я в жизни с ними не договорюсь. Так что я решил, что просто приду к ним и сделаю что-нибудь очень странное. В общем, я пришел и начал орать и бесноваться. И вдруг они стали смеяться, причем так громко, что у них, по-моему, чуть задницы не треснули. Я до сих пор помню, как я посмотрел на смеющихся Коэнов и подумал: «Ну ладно, черт с ней, с этой ролью. Хоть поржали – и то хорошо».


Долгое время главным достижением моей жизни было то, что однажды, очень много лет назад, когда я работал в бассейне, туда зашел Майлз Дэвис (знаменитый американский джазист. – Esquire). Я тогда подумал: «Вот дела – да со мной в жизни ничего круче этого уже не случится. Собственно, так и вышло».


Быть знаменитым актером и быть хорошим актером – это совсем не одно и то же.


Впервые меня стали узнавать на улицах, когда мне было 29 лет. Люди смотрели на меня и каждое мое действие, и это, конечно, был шок. Я чувствовал себя так, будто потерял левую руку – так же неловко.


Мне не нужна дополнительная слава. Непонятно, что с этой-то делать.


Сегодня, когда люди пялятся на меня на улице или в кафе, я понимаю: это значит, что я стал узнаваемым и вовсе не значит, что в моей бороде застрял здоровенный кусок пищи или что-то похуже. Но я очень боюсь того, что в один прекрасный день кто-нибудь вылупится на меня, а я буду ему улыбаться, как старому знакомому, не замечая, что из моей бороды торчит здоровенный салатный лист.


К успеху нужно относиться не более серьезно, чем к мясной подливке.


Слава постепенно лишает тебя сомнений. И это самое страшное, что она может с тобой сделать.


Тот, кто способен справиться со страхом, способен справиться с чем угодно.


Я хочу снять фильм о страхе. Посмотрите вокруг: планетой правит невроз. Люди напуганы. Они пребывают в ежедневном контролируемом ужасе, они боятся смерти, бедности и постоянно изводят себя мелкими опасениями. Хорошая тема для фильма, правда?


Когда я был молодым, во мне было гораздо меньше страхов, чем сегодня, и это заставляет меня задумываться о том, что страх – это то, что растет внутри нас каждый день.


Вот что я знаю: через 80 лет все те, с кем я общаюсь сегодня, будут мертвы. Это моя мантра. Но, слава Богу, хорошие вещи на земле все же останутся.


Мне невероятно нравится эта фраза Филипа Рота (известный американский писатель. – Esquire): «Старость – это не битва, старость – это кровавая резня». Она нравится мне так сильно, что я даже хотел бы повторить ее, но, пожалуй, не буду.


Мне сейчас 42, и оба моих родителя живы. Почти в каждом интервью меня спрашивают: «А как вам живется – ведь у вас стареющие родители?» Глупый вопрос. Никто ведь не спрашивает родителей о том, как им живется со стареющими детьми.


Люди начинают стареть в один момент. Когда ты подходишь к четвертому десятку, ты вдруг понимаешь, что ты и твое тело начинают меняться, и эти перемены убивают тебя. В этой ситуации каждый начинает искать свой ответ. Мой ответ – это дети. Когда они появились в моей жизни, у меня возникло так много связанных с ними проблем, что мои собственные просто растворились в них.


Я не особо разбираюсь в детях и очень мало знаю про них, но я уверен в одном: это самые мощные потребители любви на планете. Так что если у вас есть дети, вряд ли у вас останется любви на кого-то еще.


Не люблю, когда в разгар работы над фильмом кто-нибудь спрашивает: ну как, круто? Я всегда говорю: «Ни хрена не круто». Знаете, что такое круто? Круто – это когда все окончено. Когда сделана работа, когда все пожали друг другу руки и разошлись по домам. Вот тогда я чувствую: да, это круто.


Быть актером – это то же самое, что быть штангистом. Только все тяжести ты поднимаешь при помощи собственного мозга.


Когда ты читаешь – ты думаешь, и когда ты куришь – ты думаешь. Но это совсем не одно и то же.


Сегодня, когда я перечитываю «Отелло», мне сложно избавиться от мыслей о Бараке Обаме.


Если вы хороший актер, старайтесь играть в театральных постановках хотя бы один раз в год – это здорово воодушевляет. Не скажу, что я хороший актер, но зато каждый год вы можете видеть меня в театре.


На съемках любого фильма всегда бывает такая ночь, когда ты просыпаешься на рассвете и думаешь: «Черт, как же погано я все делаю».


Моя жизнь проходит в состоянии вечной паники. Звучит как приговор, но мне это всегда помогало. Наверное, где-то в глубине души я хочу жить так, чтобы делать одновременно что-то одно, но на деле я делаю миллион разных вещей. Я играю в кино и театре, ставлю пьесы, а недавно я приобрел театральную компанию в Нью-Йорке. Отсюда и берется паника – все эти дела не позволяют мне расслабиться ни на секунду. Полагаю, я даже умру в панике. Но с недавнего времени эта мысль стала мне даже симпатична.


Очень важно работать там, где прет, и зарабатывать столько денег, чтобы хватало на оплату счетов. А все остальное – это приятное дополнение.


Мне нравится получать чеки с длинными-длинными числами. А еще мне нравится сниматься в хорошем кино. Как правило, эти две вещи редко соприкасаются, так что я для себя давно решил, что буду браться за все хорошие фильмы – пусть даже за них мало платят. А на чем заработать – я всегда придумаю.


Бедность – это невероятная свобода. Настолько невероятная, что она подходит очень малому количеству людей.


Я люблю перемены – маленькие, большие – всякие. Но в ковбойской шляпе вы меня не увидите никогда.


В фильме «Ночи в стиле буги» я поцеловал Марка Уолберга (американский актер, также известный как музыкант Marky Mark. – Esquire). Ничего не могу сказать: поцелуй как поцелуй.


Размеры моей головы, пожалуй, и правда ненормальные.


Понятия не имею, что делают монашки после обеда.


Я все еще не купил себе остров.

esquire.imweb.ru