Глеб Панфилов

Режиссер, 74 года, Москва

Записал Кирилл Сорокин


Я человек не тщеславный.


В той жизни, где у меня были друзья – папа, мама, бабушки, дедушка, братья, тети, дяди, – мне очень нравилось. Меня все любили, потому что я был первенец. А первенцам всегда везет – на них расходуется море любви.


Мое главное потрясение детства случилось в тот момент, когда я впервые увидел, как мой отец проявлял собственную фотографию. Это был негатив на стеклянной пластине формата девять на двенадцать. Я помню красный свет и, по-моему, суповую тарелку, в которой был проявитель. И тут вдруг появляется изображение отца. Сначала легкий контур, потом начинается проработка: костюм, лицо, глаза. И я вижу портрет отца. И в то же время он стоит рядом. Вот такие пустяки способны сыграть немалую роль в жизни человека.


Процесс кино похож на проявку фотографий. Поначалу к тебе просто приходит человек, в куртке или плаще. В шапке или без, бритый или небритый. Девочка в макияже – или, наоборот, без него. Все они – это лишь скрытое изображение, контур, первое впечатление. Но вот оно постепенно проявляется, и ты находишь образ, который тебе нужен.


В кино, как на рыбалке. Без усидчивости и без терпения ничего не бывает.


Я хорошо помню первые впечатления от театра. Мне было лет шесть, и бабушка Наташа повела меня в Театр юного зрителя на спектакль «Доктор Калюжный». Это была история про какого-то старика-ученого, который изобрел что-то вроде гиперболоида. Но меня не это поразило. Меня поразило небо на сцене. Оно было настоящим. День сменялся закатом, потом закат перешел в ночь, и на небе появился месяц. Когда после спектакля мы вышли на улицу, светило солнце. «Как же так, – сказал я, – ведь в театре уже ночь, я это видел». «На то он и театр», – ответила бабушка. Вот это ощущение и питает меня до сих пор.


Актерская стезя меня никогда не прельщала.


Я очень люблю Горького за то, что его повесть «Детство» произвела на меня еще в первом классе сильное впечатление. Я ведь больше любил лыжи и коньки, а читать не любил совсем. А вот Горького прочел. Наверное, потому, что дед Горького напоминал мне моего дедушку Петра, а бабушка Горького – мою бабушку Тоню.


Человек всегда ищет себе пару, как зверь, как лев, как леопард. Или как птица.


А ведь в 1990-м, когда на Каннском фестивале моему фильму «Мать» аплодировали двадцать две минуты, это были аплодисменты Горькому.


У меня не было неразрешимых конфликтов с советской властью.


«День опричника» – это безумие, но в этом безумии схвачено нечто очень существенное, важное. Если взять и собрать в кучу всех преуспевающих в столице, в провинции и в малых городах, как раз и получится день опричника.


Сегодняшнего зрителя может поражать скромность быта персонажей из фильма «Начало» (фильм 1970 года о работающей на фабрике девушке из провинциального города. – Esquire). Там все мрачно и подавлено. Но быт в «Начале» лучше, чем быт в молодость моих родителей, которые жили в бараке на стройке в Магнитогорске, где я и родился. Все меняется, и я думаю, что через двадцать-тридцать лет сегодняшнее время тоже покажется весьма скудным. А может быть, наоборот, изобильным.


Если посмотреть мои картины подряд, получится история моей страны в двадцатом веке, как я ее постигал.


Плохое настроение – это нормально. Надо просто держать хвост трубой и ушки топориком, как говаривал слесарь Гера Иноземцев в цехе химочистки на Свердловском пенициллиновом заводе, где я работал. А иного не дано.


Для меня не существует скучной дороги.


Я мою посуду с удовольствием. И не потому, что я, как химик, со студенческих лет привык: сделал работу – и идешь мыть посуду. Иннина мама, профессор МГУ, раньше говорила ей: «Дочка, стоишь у плиты – работай над ролью». Так и со мной. Мне нравится находиться в иллюзии.


Вообще, странное дело – все это.

esquire.imweb.ru