Венсан Кассель

Актер, 43 года, Париж


Да, я люблю отрицательные роли.


Когда мне было 17 лет, я поступил в цирковую школу. Но, слава богу, у меня хватило ума ее бросить. В противном случае, сегодня перед вами сидел бы клоун – злой, опасный и почти наверняка разочарованный.


Меня никогда не беспокоила мысль о том, что я сын великого актера (Жан-Пьер Кассель – известный театральный актер, часто снимавшийся в кино. – Esquire). Наоборот, это очень помогает. Пока отец был жив, у меня всегда был кто-то, с кем можно было поспорить.


Нет, я не парень с улицы. Я вырос в хорошем районе и ходил в хорошую школу. Но я вырос на хип-хопе, и у меня даже брат этим занимается. Я все время думаю о том, что хорошо было бы с ним поработать. В хип-хопе он король. Но, если быть честным, до Ву-Танга он все же не дотягивает.


Вообще-то я не люблю рассказывать про свою жизнь, но иногда я все же делаю это, и когда я делаю это, я понимаю: черт, вот этого-то как раз и не нужно было делать.


Я люблю краткость. Когда в 1995 году ко мне подошел Матьё Кассовиц и заговорил про «Ненависть» (драма Кассовица с Касселем в главной роли, рассказывающая о парижских пригородах. – Esquire), я сказал: «Слушай, это, похоже, будет офигенное кино, но я не мальчик с окраины, я не жил на улицах, не держал под матрасом пистолет, никого не избил, никому ничего не впаривал, не воровал в супермаркетах, и меня не приводили в полицию». А Кассовиц сказал: «Не ссы».


Если ты можешь делать кино, которое не щекочет ноздри, а бьет в нос, и если у тебя есть деньги для того, чтобы послать всех на хер и снять свой фильм именно так, как ты хочешь, и если у тебя есть возможность позвать самых крутых актеров со всех стран мира – вот это и есть счастье.


Поверьте, в мире существует несколько вещей, ради которых стоит жить.


Сниматься в кино – это как процесс обольщения. Ты должен разжечь в других страсть к своей персоне. Все в порядке, пока ты делаешь это инстинктивно. Но как только ты начинаешь просчитывать каждый шаг – все, конец. Сам не заметишь, как станешь вторым Депардье.


В своих фильмах американцы всегда дают мне роли подонков. Но я мщу им: делаю своих подонков круче, чем их герои.


Помню, что когда обо мне впервые написали в английской прессе, это был страшный удар под дых. Потому что там меня представили, как «того француза, который дублирует у них Хью Гранта».


Мой дом – это Париж, и я стопроцентный парижанин со всем плохим и хорошим, что из этого следует. Не думаю, что когда-нибудь я смогу уехать отсюда надолго. Мы, парижане, вообще редко покидаем свой город.


Чтобы вы знали: в тот день, когда я получил права, я прыгнул в тачку и держал 230 всю дорогу от Парижа до Ниццы.


Наедине с собственным безумием надо всегда чувствовать себя комфортно.


Если бы еще совсем недавно меня спросили, что бы я делал, если бы узнал, что через пять минут Земля разлетится к чертовой матери, я бы сказал так: сел бы в самолет и прыгнул с парашютом, чтобы напоследок получше разглядеть пиздец. Но сейчас я понимаю, что просто предпочел бы в последний раз заняться любовью, надеясь на то, что та женщина, которая будет в этот момент рядом со мной, окажется моей женой.


Никогда не думал, что женюсь на актрисе.


Впервые я встретился с Моникой на съемках «Квартиры» (фильм режиссера Жиля Мимуни 1996 года. – Esquire). Знаю, что так могли бы сказать все, кто ее знает, но я влюбился в нее с первого взгляда. А потом мы снялись вместе в целой куче фильмов. Но это не какой-то рекламный трюк. Просто когда-то Серж Гинсбур сказал, что кино – это слишком чувственный бизнес, чтобы оставлять в нем свою жену без присмотра. А я, похоже, воспринял это очень близко к сердцу.


Если бы не Моника, я бы точно просрал «Необратимость» – наш с Моникой лучший фильм. Гаспар Ноэ (режиссер фильма. – Esquire) подошел ко мне в клубе в пять утра и спросил, могу ли я заняться с Моникой настоящим сексом перед камерой. Строго говоря, я послал его на хуй. А потом я позвонил Монике и рассказал ей об этом. «Знаешь, что, - сказала она. – А давай позовем его к нам на обед. Пусть расскажет обо всем поподробнее».


«Необратимость» начинается с того, что Монику насилует в переходе какой-то ублюдок. Это был шок. Все, кто посмотрел фильм, подходили ко мне и говорили, что даже представить себе не могут, как я пережил съемки этой сцены. Но правда очень банальна: Моника испугалась, что я могу набить этому актеру морду и попросила меня уехать. Так что я устроил себе выходные на юге Франции, и на площадке меня просто не было. Какие-то люди спрашивают меня, как я вообще мог допустить такую сцену – насилие над собственной женой. Но эти люди ничего не понимают. То, что происходит по ту сторону экрана – это просто два актера, которые получают кайф от работы. К тому же пенис ему все же подрисовали на компьютере.


Наверное, мой самый любимый фильм – это «С широко закрытыми глазами» (последняя работа Стэнли Кубрика. – Esquire). В первый раз я посмотрел его в одиночку. Как только закончились титры, я позвонил Монике и сказал: «Слушай, нам нужно посмотреть это кино вместе». Вы ведь помните концовку? В самом конце фильма Николь Кидман говорит: «Ну вот, все что нам остается – это отправиться домой и потрахаться». Как мне кажется, это самая смелая штука на земле. Представляете, это же последние слова Кубрика. Его самые последние слова в этом мире. И он говорит: «Давайте потрахаемся». Вот и я так думаю: разве мы здесь не для того, чтобы дать кому-то жизнь?


Самая важная добродетель кинематографа, на мой взгляд, заключается в том, что это один из последних видов искусства, который все еще способен провоцировать людей.


Кино надо снимать так, чтобы после него не хотелось продолжить вечер в Макдональдсе.


Бордели и больницы – вот где я люблю сниматься.


В кино довольно много правды: шлюх часто играют шлюхи, сутенеров часто играют сутенеры, а уж всех трансвеститов всегда играют трансвеститы. А вот вместо наркотиков они вечно норовят подсунуть какую-то херню типа лактозы.


Мне нравятся такие сценарии, где в каждой новой сцене я появляюсь с новой девчонкой или на новой машине.


Вообще-то я ненавижу, когда актеры идут в рекламу и начинают лезть из телевизора в каждый дом, предлагая купить какое-то дерьмо. Это противно. Но спросите меня, стал бы я делать что-то для Гуччи, и я первым делом скажу: сколько платят? Я актер, и это моя работа – сниматься за деньги. Единственное, чего я не стану делать ни за что на свете – это сниматься голым по пояс в рекламе парфюмерии.


Чего я никак не научусь понимать, так это почему люди делают те уродливые вещи, которые они делают.


Мне нравятся безумцы. А еще больше мне нравятся безумцы, умеющие управлять своей судьбой.


Приближение старости странная штука: раз – и ты вдруг начинаешь понимать, какие вещи ты любишь на самом деле, а какие – нет.


Надо всегда хранить в себе ту ярость, которая была дана тебе при рождении.


Я никогда не хотел трахнуть Дженнифер Анистон.

esquire.imweb.ru