Шон Пенн

Актер, 46 лет, Росс, Калифорния

Однажды у меня сгорел дом. Вообще все полетело к чертям, кроме моей семьи. Это была свобода. Я ни секунды не переживал. У меня появился интерес к вещам, про которые я и думать забыл. Может, в жизни должно быть немного анархии?

Ненавижу все эти закулисные истории и откровения актеров про тайны ремесла.

Когда-то я хотел стать юристом, но для этого надо было слишком много учиться. Один мой друг говорил, это как тантрический секс, слишком много книжек надо прочесть. В конце концов я занялся тем же, что делали мои родители.

Я вырос в стране, в которой расцвели коррумпированное правительство и религия, основанная на страхе, в стране, где белое большинство живет в чужих домах, которые были получены насилием и грабежом, а затем передавались по наследству.

Первый мой дом, который я помню? Городской дом моего деда в Майами. Это был довольно богемный район, все люди, с которыми отец работал, жили там же. Вся наша прислуга была, конечно, из мексиканцев. Район — хотя я этого тогда не знал — был одним из самых бандитских. Везде было граффити. Но жить там было не опасно.
В то время в среде бандитов-латиноамериканцев, чтобы заслужить уважение, быть vato loco, не нужно было становиться отморозком. Все решали отношения между людьми и владение ножом. Не то что теперь — детишки наглотаются наркоты и палят из окон.

Где-то в середине 1990-х брат моего друга Дэна, Пит, позвонил 911 и сообщил, что он убил свою мать. Приехали копы, а он сидит и мастурбирует над ее голым телом. Он ее зарезал. Его отправили в Камарильо (знаменитая психбольница, где, в частности, лечился Чарли Паркер. — Esquire). Все это были детишки из Малибу… Может, это из-за изоляции, может, культурный шок. Они не успевали за слишком быстро меняющимся миром. Целый список тех, кто умер или попал в тюрьму. Сначала они были в маленьком Малибу, потом в огромном мире. Пляжная культура, у нее есть свои границы — она как банда, охраняющая свой район. Они жили в таком мирном, идиллическом уединении, которое разрушилось. Стайка рыб, выброшенная из воды на берег. Я говорю буквально, они же были серферами.

«Наши дети рождаются свободными, и эта свобода — дар природы, а не их родителей». Это сказал Джефферсон. Потрясающий аргумент, чтобы не слушаться предков.

Быть популярным — всегда проблема. Буковски как-то сказал мне: «Если слишком много людей любят тебя, значит, ты делаешь что-то не так».

Меня называли «плохим парнем в кино», но знаете, задолго до этого меня — как, возможно, каждого из нас — называли много худшими словами на школьном дворе. Все эти слова объединяет одно — они не имеют никакого отношения ни к чему, что происходило в моей жизни.

Ненавижу журналистов. Вернее так: ненавижу папарацци. Да, я бил им морду, и если надо, буду бить.

Вообще-то я не пацифист и не повернут на политике. Но ничего неожиданного в моем интересе к политике нет. Мой отец был солдатом, у него было много наград. Я вырос в гарнизонах. Естественно, меня интересует, что происходит с нашей страной, тем более что у меня двое детей, и им здесь жить.

Наши СМИ полны недоверия, лжи и цензуры. Они поддерживают политику, основанную на ксенофобии, убийстве и консюмеризме.

Я думаю, что людям стоит смотреть, в кого летят их пули, прежде чем палить направо и налево. И прежде чем выстрелить, или позволить своему сыну это сделать, вы должны остановиться и сказать: зачем мы туда лезем? А те, кто на это не способен, — овцы, а не герои. Мелкие люди. И те, кто нас в это втравил, — мелкие люди.

Пусть каждый отец, каждая мать в стране возьмет лист бумаги и напишет: «Дорогие мистер и миссис Такие-то, нам очень жаль, но ваш сын Джон погиб в Ираке». И пусть закончат это письмо так, чтобы это их устраивало. Если они смогут это сделать — что ж, их позицию по крайней мере можно уважать.

Защитите нас от фундаментализма в мире, но не забывайте и о другом фундаментализме, фундаментализме ущербных гражданских прав и свобод, опасно расширенных полномочий президента, ошибочной и всепроникающей веры этой страны, что ей отведена судьбой роль мирового жандарма. Мы знаем, что американцы испуганы и злы. Тем не менее нападение на независимое — и стократ более слабое — государство, с жертвами среди американских солдат и мирного населения, может стать лишь временным облегчением.

Кино — слишком мощная штука, чтобы просто развлекать. Если вам нужны развлечения — купите пару косячков и немного кокаина. Почему я не сыграю шпиона за гонорар в 10 миллионов? Я слишком богат, чтобы оправдать такой поступок. Конечно, я голодал, когда был молодым. Если бы мне тогда предложили что-нибудь подобное — что угодно, хоть сериал, — я бы ни секунды не сомневался. Но как только встаешь на ноги, надо научиться жить скромнее.

Если ты художник только потому, что тебе нужны деньги, я этого не понимаю. Я всегда жду большего. Если что-то меня раздражает в кинобизнесе, так это какие же бляди там работают.

Николас Кейдж уже не актер. Он унизил свой талант. Каким бы психом я ни был сейчас, каких бы глупостей ни натворил в прошлом, но я никогда не предавал себя.

Я сидел в тюрьме округа Моно, в Бриджпорте (Шон Пенн избил человека, получил условный срок, после чего избил еще одного, сел пьяным за руль, в результате был пойман и попал в тюрьму. — Esquire). Где-то на третьей неделе у меня в окне вдруг появляется физиономия. Парень, которого я знал еще со школы. Он как-то выяснил, что я в тюрьме. Когда мы учились в школе, я над ним пару раз подшучивал, потому что он крал велосипеды. Он совсем не изменился — длинные белые волосы — только стал одеваться, как адвокат. Я ему говорю: «Что ты можешь достать»? Он говорит: «Что угодно». — «Сок?» — «Без проблем». И тут я понимаю, что между нами железная дверь. Как он собирается передать мне сок? И вот — только представьте себе! — он берет большой пакет для мусора, наливает туда два галлона яблочного сока и кладет на пол. Сок растекается в пакете, и он его пропихивает под дверью. В моем распоряжении оказывается два галлона яблочного сока. Я спрятал пакет в своем шкафчике, сзади, потому что добыл его контрабандным путем. Сделал в пакете крантик, сижу подливаю себе сока… На следующее утро — бац! — входят три охранника и переворачивают все вверх дном. Внеплановый обыск. И знаете, кто им настучал? Эта сволочь, велосипедный вор. В тюрьме можно отомстить человеку, не пошевелив пальцем, если хочешь. А я очень хотел добавить срок этому гаду. Но не стал. До сих пор смеюсь, когда вспоминаю.

Я вообще-то убежденный противник психиатрии — не знаю никого, кому бы она помогла.

Помню, когда мне было лет пять, мы с родителями пошли в торговый центр. Я знал, что мне было нужно. У Тарзана из телесериала были белые плавки в обтяжку, и я хотел точно такие же. Мне их купили. Я пошел в примерочную, надел их, посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Да, я в них выгляжу точно как Тарзан. Но я не смогу надевать их на улицу, потому что это всего лишь трусы. Я только смогу носить их дома, как костюм». И вот я дома. Играю в Тарзана на заднем дворе. Но потом мне надоедает, я иду на улицу. Не успел я в своих тарзановских плавках приоткрыть дверь, как мимо наших ворот прошла стайка школьниц из старших классов. И я слышу: «Смотрите, маленький мальчик в трусах». У меня даже оправдания не было — я знал это с самого начала.

Любовь — это полный бардак, но я думаю, что она существует, несмотря на все, что люди с ней творят.

Я ходил на «Грязные улицы», и на «Таксиста», и на «Охотника на оленей». Я был на съемках «Бешеного быка»: пролез в студию в Лос-Анджелесе, где снимали сцены бокса. Де Ниро много для меня значил, был лучшим. Не только потому, что он здорово играл, и фильмы, в которых он играл, были хороши. Было видно, как он дисциплинирован и предан своему делу. Это вдохновляло. А еще у нас с Де Ниро день рождения в один день, 17 августа. Он старше, конечно. Мы даже иногда праздновали вместе.

Я бросил курить, когда мне стукнуло сорок… По крайней мере, перестал курить по четыре пачки в день.

Когда я первый раз попал в Северную Ирландию, я хотел увидеть настоящее насилие. Тогда его было много в Белфасте. Еще из самолета я увидел горящую башню и подумал: «Это место по мне». Мне нужно было что-то вроде этого, место, где люди постоянно находятся в опасности. Я приземлился в Белфасте и поехал в отель, обнесенный колючей проволокой. На следующий день я прочел в газете про очередной взрыв и пошел посмотреть. Потом я начал свою пьяную одиссею в Белфасте. После нескольких месяцев непрерывного пьянства я обнаружил в себе тягу к пышным розовощеким ирландским девушкам. Я хотел, чтобы меня арестовали: специально ходил мимо полицейских участков и вел себя подозрительно. Я пытался почувствовать на себе военное положение.

Мой отец постарел, он уже разменял седьмой десяток. Мы гуляли по одной из площадей в Западном Берлине, смотрели достопримечательности. Здания вокруг были покорежены осколками, оставшимися с войны. Был прекрасный воскресный день, в парке гуляли женщины с детьми. Он это все увидел и подумал: «Вот что здесь было, когда мы бомбили этот город. До сих пор стены покорежены. Вряд ли кто-то из тех, кто был здесь, когда в этом здании появилось четыреста дырок, здесь теперь гуляет…» В этот момент он жутко расстроился. Не из-за политики, просто из-за того, что он тоже убивал людей. Мой отец был очень миролюбивым человеком. Но в тот вечер мы пошли в бар, и недалеко от нас у барной стойки сидел пожилой немец, примерно его лет. Мы выпивали, и вдруг отец наклонился через меня и крикнул: «А ты тогда где был, ублюдок»? Другая сторона войны: пожилой американский еврей смотрит на немца и думает: «Ты тоже был нацистом»? Не знаю, что это значит. Но с этого момента я стал за ним приглядывать.

Если главный посыл фильма в том, что раз ты крутой, можно убивать людей, — я пас.

Мне кажется естественной активная позиция по отношению к жизни. Гнев — это активная позиция, но гнев не помогает. Всякие духовные практики — тоже активная позиция, но, по-моему, это жуткое дерьмо. Так где же компромисс? Когда мы работали над фильмом «Постовой на перекрестке», мы сотрудничали с организацией «Матери против пьяного вождения» — это люди, которые таким образом потеряли детей. Они мне сказали, среди прочего, что отрицание у них не в почете. Это меня поразило. Значит, девять граммов свинца между глаз могут тебя убить, а потеря ребенка — нет? Я думаю, без отрицания ты точно умрешь. Отрицание — один из инстинктов выживания, как страх, который тоже необходим.

Когда становишься отцом, все меняется. Это, возможно, самое важное, чему стоит научиться. Дети — самые потрясающие персонажи в нашей жизни. Когда есть дети, начинаешь жить по-настоящему. Семья помогает понять, что у жизни есть смысл.

Я выпиваю иногда. Просто сажусь поудобнее и нажираюсь в жопу. А мои дети ползают по мне и канючат: «Папочка, сделай это, сделай то…» Чувствуешь себя идиотом.

Люди, которые говорят, что бог есть, просто смешны — они же его никогда не видели. Я так думаю. Правда те, кто говорит, что бога нет, ничуть не лучше.

Я думаю, у любого, кто делает фильмы, занимается искусством вообще, должна быть ответственность. Он должен понимать, в какое время живет, разговаривать с этим временем. Неважно, делает ли он заявление или просто зарисовку. Или сам хочет разобраться.

Я до сих пор очень застенчивый, не умею цепляться к людям.

esquire.ru