Том Стоппард

Драматург, 69 лет, Лондон

Вы никогда не увидите меня в ночном клубе. Пабы тоже не для меня. Должно быть, я очень скучен. Но что я обожаю — это разговоры в ресторанах: пьяные, высоколобые, задушевные — любые. Да, это по мне: посидеть, подымить.

Толстой считал, что времена не меняются. Но сегодня он признал бы обратное. Люди перестали быть альтруистами. Они заняты больше собой, чем обществом.

Я был в Москве в 1977-м: делал репортаж о диссидентах, которых держали в психиатрических больницах. Было холодно. Москва показалась мне мрачной. Приехал сейчас — и влюбился. Новая Москва — это Бомбей.

Кремлевская коррупция не больше брюссельской, но есть принципиальное различие: если на Западе злоупотребления были признаны, то кто-то должен за это заплатить.

В моей семье существует тест под названием «Мой сын Уильям». Он любит видео и ни бум-бум в театре. Поэтому я показываю ему все, что пишу. Театралы всегда что-то знают про пьесу, про актеров, и это очень мешает. Уильяму верить можно: его голова чиста.

В Москве я недавно жил в «Национале» — напротив Кремля. Спрашиваю: можно открыть окно на балкон? Говорят: нет. Из соображений безопасности. Но не моей безопасности — наоборот, это от меня Кремль охраняют: наверное, боялись, что я подстрелю Путина.

Ненавижу аэропорты с их обшариванием карманов. Они похожи на будущее. Кажется, проснешься в одно прекрасное утро и увидишь перед собой лишь огромный аэропорт. Это как в фильме «Бразилия» (авторы сценария Терри Гилльям и Том Стоппард. — Esquire), где либо ты наблюдаешь, либо наблюдают за тобой.

Когда пишу — не чувствую вкуса пищи: мне на тарелку можно положить что угодно.

Один человек в Москве сказал мне, что Россия становится все менее свободной. Но устрой сейчас честные выборы — и Путин все равно победит. Получается, что люди голосуют за то, чтобы свободы у них было еще меньше. Я этого понять не могу.

Начинающий режиссер, политик, журналист входит в профессиональную среду идеалистом, но сталкивается с системой и скоро обнаруживает, что развращен ею.

Промывание мозгов — реальность. Немецкие корпорации так славно поработали над моими, что я купил BMW. Только из-за ее имиджа: машина, которую не надо чинить. Но если ты помнишь о промывании мозгов, значит, твои собственные пока в порядке.

У меня счастливое положение. Как все писатели, я — вне системы. Но я верю в политику. Ее полное отсутствие привело бы к панике.

Я всегда считал себя счастливчиком именно из-за этого чувства: что я могу захватить конец чего-то очень важного. В 18 лет я работал репортером и считал это страшно романтичным. На моих глазах ковалось в буквальном смысле — горячим металлом — слово. Газеты тогда печатались так же, как и при королеве Виктории. Мне было 19, когда английский театр абсолютно поменялся, и я по уши влюбился в это его недавнее прошлое. А потом я застал падение коммунизма — я чех, мое настоящее имя Томаш Штраусслер, — и для меня это было очень важно. Я всегда знал, что родился в правильное время.

esquire.ru