Владимир Сорокин

Писатель, 51 год, Москва

Иногда я чищу зубы не правой, а левой рукой. Современный человек города каждый день совершает ряд автоматических движений: чистит зубы, ест, работает… Он автоматически любит, ненавидит, общается с родственниками, с животными. Я не хочу стать такой машиной и борюсь с этим: обязательно совершаю каждый день какой-нибудь зигзаг.

Я перестал путешествовать по Европе: западные города слишком похожи. Даже Африка уже цивилизованная. Остается Сибирь — только она нетронута. Это я серьезно.

Меня возбуждает сказка, чудеса, то, что не имеет отношения к реальности. Кинг Конг? Нет, это не по мне: большая обезьяна теоретически может существовать. А вот такого кольца, как во «Властелине колец», быть не может — и мне это очень нравится.

Россия для писателя — просто Эльдорадо. Какой-нибудь швейцарский писатель вынужден всю жизнь мучительно искать гротеск, а здесь — все лежит на поверхности.

Дэн Браун — это супер. Это же чизбургер из христианства, Голливуда и апокрифов. Ницше написал: последний человек, тот, кто останется на Земле, будет размножаться, как блоха. Он будет смотреть на звезды и спрашивать: а что это такое?

Последний раз я сказал «ого!», когда прочитал «Гламораму». Ничего не открыв, Эллис создал библию гламура, где люди и вещи одинаковы, где между BMW и девушкой, сидящей в BMW, — нет разницы. Вещи даже больше, чем люди, — они самодостаточны.

Московский гламур — это новые голодные. Но это не голод по деньгам — а голод по вещам как абсолюту. 70 лет у нас, по выражению Бердяева, было изобилие идей и дефицит вещей. Сейчас, когда эти идеи умерли, их место заняли идеи вещей, то есть вместо марксизма — Kenzo и D&G. Пока еще нет пресыщенности — есть чувство легкой сытости, потому что прошло только 20 лет, а это очень мало. И никого пока не тошнит от Kenzo. В Европе тоже никого не тошнит, но по другой причине — их стошнило в 1968 году и они уже не переедают.

Месяц назад зашел в метро — встречался с человеком, у которого не так много денег, чтобы подниматься. Метро не меняется: когда поезд стоит в туннеле — все, как и раньше, гробово молчат. Если человек начинает разговаривать — на него косятся. Он что-то нарушает, и я понимаю что — вот эту разобщенность. Потому что она для этой толпы комфортна, а попытка контакта — это не комфортно. Это ужас современного человека.

Никогда не сообщу женщине, что она безвкусно одета, хотя и не люблю безвкусицу. Мне не хочется женщин обижать: они лучше мужчин — они впускают через себя жизнь, они не убили такое количество людей, как мы. Вот мужиков мне совсем не жалко.

Почему все таксисты изводят себя радио? Им легче нажать кнопку радио, чем выбрать диск. Самое ужасное — это выбор, потому что он зависит от тебя, от твоей воли.

Мне один критик пожелал тюремного опыта. Только наивный человек может такое посоветовать. Это все равно как если бы я пожелал ему, как Белинскому, заразиться туберкулезом и научиться харкать кровью — чтобы глубже чувствовать трагизм русской литературы.

В профессии надо быть бомбой. Нельзя прилипать к чему-то уже сделанному — нужен взрыв, нужно расчистить себе место, и потом уже делать свое, новое.

esquire.ru